Свою программу ингушское национальное движение, несмотря на отсутствие единства среди лидеров, построило вокруг основной идеи и требования восстановления ингушской государственности и возвращении ингушам Пригородного района. Именно в этом виделась главная и порою единственная цель реабилитации этого репрессированного народа. Вообще тема реабилитации занимала главное место в предыстории конфликта для ингушской стороны, и этот сюжет требует особого анализа.
КОМПЛЕКС НАРОДА-ИЗГОЯ
Наследие сталинского режима придало конфликтной ситуации крайне осложненный и эмоционально перегруженный характер, хотя было бы упрощением сводить анализ причин конфликта к реакции на прошлые несправедливости и преступления. Как правило, в ситуациях этнических конфликтов история мобилизуется его участниками для достижения сегодняшних целей, а требования возврата к некой "норме" в прошлом чаще всего сводятся к поиску того самого момента в прошлой истории, который лучше всего может служить достижению этих целей. Но со сталинскими депортациями дело обстоит гораздо сложнее. Во-первых, это были акции, осуществленные исключительно по избирательному этническому признаку и в отношении всей группы без исключения, даже тех ее представителей, которые проживали в других регионах страны или были на фронте во время войны. Во-вторых, депортации и последующие связанные с ними ограничения не относятся к категории "непрожитой" истории и значительная часть ныне живущих людей была их непосредственными жертвами и сохраняет память и боль о совершенном насилии. В-третьих, вплоть до самого последнего времени не было предпринято со стороны государства и общества четких и ощутимых акций, которые должным образом хотя бы квалифицировали эти преступления. Именно по этим причинам проблема репрессированных народов оказалась наиболее острой и болезненной во всем комплексе межэтнических отношений в последние годы.
Как это ни покажется странным, но массовые депортации целых народов, среди которых были чеченцы и ингуши, оказали двоякое воздействие на судьбу этнических общностей. С одной стороны, это была огромная по своим масштабам социально-культурная и моральная травма для сотен тысяч людей как на коллективном, так и на личностном уровнях, о чем имеются достаточно убедительные и яркие свидетельства и научные исследования9. Но еще ни разу в литературе не ставился вопрос о воздействии депортаций и стремления излечиться от пережитой травмы на сам феномен этнической идентичности. Как это ни звучит парадоксально, но сама жестокость и адресность акции вызвала среди их жертв безоговорочное (на уровне приговора) осознание своей этнической принадлежности сначала как проклятия, затем как средсгва коллективного выживания, а на современном этапе как формы терапии (исцеления) от нанесенной травмы, как средства возвращения попранного коллективного и индивидуального достоинства. Депортации не смогли убить народы, но они усилили этническое чувство, очертив во многих случаях еще более жесткие границы вокруг этнических групп, которые в прошлом таковыми не были, а в нормальной общественной среде всегда отличаются особой подвижностью и ситуативной изменчивостью. В советских условиях этничность - это не только "внутренний референдум", а прежде всего - "пятый пункт" в паспорте, а для представителей репрессированных народов это - еще и особая отметка, влекущая не только ограничения в правах, но и повседневное напоминание. Депортации сконструировали особо манифестные и болезненные формы этничности, равно как карабахский конфликт вызвал к жизни тысячи новых армян и азербайджанцев, особенно среди носитетелей "молчаливой" или "вялой" этничности по периферии диаспор этих групп.
Напомним кратко историю ингушей в этой связи, чтобы лучше понять природу конфликта, а вместе с этим и наиболее его сложный сюжет, связанный с территориальным спором. Под словом "история" мы в данном случае имеем в виду не изложение "объективной" версии, "правильной" интерпретации, за которые отчаянно бьются историки и этнографы разных рангов, институтского происхождения и этнических преференций. В современной историографии и социально-культурной антропологии достаточно убедительно показано, что интерпретированное прошлое есть, прежде всего, современный ресурс и средство для достижения определенных групповых или индивидуальных целей. Люди через археологические и исторические реконструкции и этнографические описания не только обретают аргументы в пользу своей "самости" и коллективной целостности, но и поставляют эмоциональные и даже политико-правовые доводы в пользу своих программ и позиций. Представители каждой этнической группы (если этому существует определенный вызов) стремятся, как правило, удревнить свою историю, максимально обогатить ее культурными героями и достижениями, "изобрести традицию"10. Эти усилия историков, антропологов, писателей и журналистов используются для дополнительного обоснования легитимпости группы, укрепления ее целостности, а чаще всего колонизованное из современности прошлое необходимо для нужд политической борьбы, как аргумент в пользу статусных, территориальных, культурных или иных требований. К реальной или подлинной истории народа все эти конструкции имеют часто условное отношение и именно по этой причине всегда существует возможность множественности интерпретаций и их пересмотра.
|
