В сложившейся ситуации попытаться снова завести двигатель и уйти на максимально возможной скорости по дороге, которая шла на подъем, было, пожалуй, самым бессмысленным. Машина, медленно карабкающаяся в гору, стала бы идеальной мишенью. `Только не стреляй и не бойся` - тихо сказал водитель и неторопливо открыл дверь кабины. Вероятно, в ту самую минуту с небес неслышно спустился ангел-хранитель и стал руководить моими действиями. Каждое последующее движение, жест, слово, оказались в той ситуации единственно верными, словно направлялись откуда-то сверху. Я успел дослать патрон в патронник своего старенького ТТ, заткнуть его обратно за пояс, впрочем, вряд ли он мог мне помочь в ту минуту, открыл дверь машины и пошел к сидящим у воды людям. Все происходящее было для них настолько неожиданным, что в ответ на мое `Салам алейкум` одни лишь беззвучно пошевелили губами, другие произнесли нечто нечленораздельное. Я подошёл к роднику и стал умываться. Сидевшие вокруг наблюдали за мной как загипнотизированные: без движений, без слов, без эмоций. Умывшись холодной родниковой водой, я повернулся к человеку, который по всем признакам был среди них старшим, и неожиданно для себя самого, спросил: `Тарбуза ширин аст?` (Арбуз сладкий?) До сих пор, вспоминая иногда тот, уже далекий день, который реально мог стать для меня последним, не могу понять, почему я произнес именно эту фразу. Заданный вопрос, взорвал гнетущую, не предвещавшую ничего хорошего, тишину. Простой и незамысловатый вопрос произвел совершенно неожиданное действие: все захохотали так, словно в жизни не слышали ничего более смешного. Все разом загалдели, а человек, сидевший возле арбуза стал поспешно его нарезать, протягивая мне и подошедшему следом водителю, крупные ломти арбуза. Теоретически, с этой минуты можно было уже не опасаться за свою жизнь - заработал многовековой, впитанный с молоком матери, закон восточного гостеприимства. Я превратился в гостя, в путника, подошедшего `на огонек` и разделившего нехитрую трапезу. Не поделиться в тот момент со мной куском хлеба или арбуза, а тем более угрожать моей жизни, для афганца было бы так же противоестественно, как нанести оскорбление собственным отцу или матери. Ситуацию в тот момент мог испортить только обкурившийся фанатик, не контролирующий своих действий. К счастью, среди тех, с кем мы повстречались в тот день у родника, таких не оказалось.
Не помню, о чем шел разговор. Мы мирно расстались минут через десять - самых долгих в моей жизни, показавшихся целой вечностью. Прощание было почти трогательным.
Оставшуюся часть пути до Герата мы ехали молча. `Ходо хафезе шомо - храни вас бог` сказал водитель на прощание, протягивая руку. `Ходо хафез - храни бог` - ответил я, прощаясь с еще одним попутчиком на бесконечных афганских дорогах.
Аркадий Трунин |
